Игорь Ткачев

С самого раннего детства, со слюнявчиков с желтыми уточками и белых эмалированных горшков, едва мы научились понимать родную речь, как нас во все лопатки принялись наставлять в том, что неправду говорить плохо, а правду говорить хорошо. Наши совестливые родители, их близкие друзья и знакомые, строгие, но добрые воспитательницы в детском садике, требовательные учителя в школе и просто прохожие доброхоты-дядечки и тетечки, которым также не терпелось приложить и свою шершавую пятерню к нашему воспитанию – все, с апостольской праведностью и верой в языческого Бога Правду, нам внушали, как необходим и замечателен этот самый лучший Бог. Причем делали они все это с такой детской непосредственностью и праведницкой искренностью, с таким жарким чувством долга заведомо врали нам об Истукане Правде, что не поверить им мы никак не могли. Ах, как омонимично звонко это было: низкая ложь о высокой правде, которая звучала, как самая правдивая правда.

И мы поверили. Мы поверили, что Бог Правда – это всегда хорошо и здорово. Что тот, с кем правда, всегда победит. Что слово правды весь мир перевесит. Что правдивым добро само дается, а зло обходит стороной. Однако непростое постижение этой непростой истины было сродни слепой вере в главного суринамского бога правды Громопукеля, так как в нее приходилось верить истинно – вслепую, недоуменно морща гладкий, еще детский лобик, от тех грандиозных несоответствий между реальным и научаемым, тем, как надо, и тем, как есть.

Дома, изо дня в день, из года в год, мы вопрошающе наблюдали, как наши родители – ревностные защитники правды, по телефону, из-за закрытой двери или прямо в глаза врали всем, начиная от лучших друзей и заканчивая мало симпатичными начальниками-самодураками и самодурами.

«Скажи, что нас нет дома», – украдкой шептали они тебе в ухо, когда кто-нибудь звонил и спрашивал их. «Ты не должен курить», – поучали они тебя, дымя тебе в лицо вонючей папиросой. «Ты не должен пить», – наставляли они тебя и отправлялись в кабачок, чтобы пропустить бокальчик пивка, или на день рождения к друзьям, на Новый год, на 8-е Марта. После чего возвращались, покачиваясь из стороны в сторону. «Ты должен хорошо учиться, если хочешь преуспеть в жизни», – грустно твердили они, в то же время прикидывая в уме, как дожить до зарплаты на свой оклад старшего научного сотрудника.

В школе, со своими полу-, недо- и совсем не-правдами, легко преуспевали те сорванцы, кто умел соврать, не поведя и ресницей перед строгой миной подслеповатого учителя. Ловко сдуть со «шпоры», у соседки-отличницы, прикинуться баобабом и сказать, что опоздал на пол-урока, потому что у тебя заболела любимая бабушка. Или, как сейчас, слямлить контрольную работу, сочинение, реферат из ИнТЫРнета и даже полениться добавить свое имя в конец стыренного. В то время как отчитывали и наказывали тех неумех, кто правдиво и как-то неуверенно следовал учению своих предков и признавался в своих грехах, писал сочинения и контрольные работы, напрягая исключительно свою голову, и как следствие, получал скромную, если вообще, похвалу за свой сермяжный труд, ты, наглая лживая рожа, сидел и ухмылялся, рано поняв все выгоды «плохого» и невыгоды «хорошего», со своей целиком липовой четверкой в кармане.

Учителя, между правдиво-ложным прочим, тоже секли, что к чему, со временем научались отделять волков от овечек, но отчего-то прикидывались тугодумиками, не торопящимися разоблачать наглых лжецов и защищать робких правдолюбцев.

В институте, армии, в последующей жизни все и всё с ослиным упрямством доказывали нам, как невыгодна и некрасива старушка с клюкой Голая Правда, и как приятна и выгодна, одетая в цветные одежки, Разбитная Девка Ложь. Но мы, истукански верные тем сумасшедшим правдам, которые привили в нас лжецы-добрые родители, ложь-родная школа, ложь-самая лучшая Родина, оставались преданны, и так часто преданы, этими самыми правдами.

Сейчас, по прошествии более-менее правдиво прожитого времени и с мучительным приобретением прагматичного и философского типа мышления, набив жизненных шишек на своих самых правдивых местах, некоторые из нас могут себе признаться: лгут все, лгут всегда, лгут в глаза. С зарей вожделенного капитализма, в перманентно зачаточных и далеко даже от предродовых стадий рыночной экономики, в необходимых для более-менее нормального функционирования еще живого организма дозах цинизма, для зрелого критично мыслящего индивида очевидно, что: все лгут всем – на работе, дома, в поле, на природе; лгут любимым, лгут друзьям, лгут помалу, лгут донельзя; лжет реклама, лгут политики, лгут чиновники, лгут аналитики; лгут военные, лгут врачи, лгут историки, лгут палачи; лгут американцы, лгут русские, лгут чернокожие, и с глазами узкими; лгут левые, лгут правые, лгут большие, лгут малые; лгут с экранов, лгут в газетах, лгут в магазинах и клозетах; все всегда лгут всем, и как же мне не лгать совсем?

Сколько раз, поддавшись воспитанию и из самых лучших побуждений, мы шли наперекор своим страхам и мелочным интересам и говорили правду – то, что думали? И сколько раз, сделав это, нам приходилось об этом пожалеть? Сколько неприятностей у нас было на работе из-за нашей неуемной тяги к ней, к Правде? Сколько их было дома, в семье?

«Иванов, что вы думаете о нашем проекте»? «Что я думаю? А думаю я, что никуда он не годится, потому что не закончен, не продуман, не завершен», – и бедняга Иванов отправляется на остров Эльбу, в изгнание. Потому что проект похвалил сам Иван Иваныч. И быть построенным дому об осьмнадцати этажах на болоте или зыбучих песках.

«Дорогой, ты меня любишь?». «Ну, конечно, дорогая. Ты, и только ты», – а сам только что от любовницы. А у нее вот такая грудь, вот такие бедра…

«Товарищи, голосуем, кто за ввод войск в Демократическую Республику Афганистан? Единогласно… Что? Вы против, товарищ Сахаров? Ну, ну…».

Дома на зыбучих песках построены, войска введены и выведены, правдолюбцы-мужья оставлены их не оценившими их прямоту супружницами. А правдозащитников, под гробовой плитой или в забвении в неотапливаемой квартире, конечно, греют те могучие слова правды, которые им прививались еще их родителями и которые когда-нибудь перевесят весь мир.

«Самая лучшая правда – это нагло сказанная ложь», – сказал бы я правдиво сейчас, если бы меня спросили, что я думаю о лжи и правде. Или «Правда, сказанная неуверенно, приравнивается ко лжи», – и далее не солгал бы я. Надо уметь лгать громко, раскатисто, с размахом, и глядя прямо в глаза, как черт. Потому что народ – он, как женщина: верит не тому что, а тому как. Второстепенное для него всегда важнее самого главного. Потому что он эмоционален и чист, как дитя, веруя в свои добрые начала и в прописанные кем-то и когда-то истины, которые им самим никогда не были проверены. И тогда даже тот, кто был уверен в своей непоколебимой правоте до твоего рычного «На-ка, выкуси!», начинает сомневаться, колебаться и тянуться к тебе, правдовержцу.

А ежели самую что ни на есть истинную правду ты мямлишь, жуешь и с трудом выдавливаешь из себя, как неподатливого угря, то грош тебе цена как правдивцу. И даже тот, кто был рядом с тобой в момент истины, захочет усомниться в твоей правде и в тебе самом. И поэтому: «Лги правдиво и иди с миром, мой дорогой!».